Песня

Подходит к концу учебный год в нашем литобъединении. Последнее тематическое заседание состоится 15 июня. С докладом «О музыке стиха» выступит Новомир Петрович Зарембо. А еще… слушателей литобъединения «Слово» ждет приятная встреча с членом Союза писателей России, лауреатом Государственной премии РСФСР имени М. Горького, профессором словесности Анатолием Анатольевичем Парпарой. Каникулы продлятся до 21 сентября.

Сусанна БАГРАМЯН, и. о. руководителя литобъединения «Слово»

имени Эффенди Капиева при газете «Кавказская здравница».

Звезда Семена Бабаевского

Родился 24 мая 6 июня) 1909 года в селе Кунье Харьковской губернии в бедной крестьянской семье. Ему не было и одного года, когда семья переселилась на Кубань. В 1914 году она нашла приют на хуторе Маковском Баталпашинского отдела (нынче Кочубеевский район) на Ставрополье. После окончания хуторской трёхклассной школы Бабаевский пошёл работать и только взрослым окончил экстерном десятилетку. Стал одним из основателей, а затем и руководителем комсомольской ячейки хутора Маковского. В годы коллективизации заведовал избой-читальней. После окончания курсов пропагандистов в Армавире работал в городской газете «Армавирская коммуна». В 1933 году переехал в Пятигорск, работал разъездным корреспондентом газет «Молодой ленинец» и «Ставропольская правда». Всю войну работал редактором дивизионной газеты, затем корреспондентом фронтовой газеты «Боец РККА». В годы восстановления разрушенного хозяйства создал роман, за который удостоен Сталинской премии. Её писатель передал на строительство Дворца пионеров в Пятигорске. Ещё две Сталинские премии получил за первую и вторую книги романа «Свет над землёй». Автор романов и повестей: «Сёстры», «Кавалер Золотой Звезды», «Свет над землёй», «Сухая Буйвола», «Белый свет», «Родимый край», «Станица», «Доброта», «Маруся», «Приволье», «Сельские повести», «Сыновний бунт». Звезда его творчества светит над родным краем. Семён Бабаевский избирался депутатом Верховного Совета СССР 1950-1958 делегатом Учредительного съезда писателей РСФСР 1958). Был награждён тремя орденами Трудового Красного Знамени, медалью «За оборону Кавказа». С 1957 по 1958 годы возглавлял Ставропольскую краевую писательскую организацию. В конце пятидесятых переехал в Москву, работал в редакции журнала «Октябрь». Скончался 28 марта 2000 года, прах захоронен в колумбарии Николо-Архангельского кладбища Москвы.

Сегодня мы публикуем отрывок из рассказа С. Бабаевского «Песня».

Песня

Давно перевалило за полночь, когда мужчина тихо, по-воровски взобрался на клуню, прилёг там и притаился. Небо было в плотных тучах. Над уснувшей станицей Краснокаменской повисла та особенная темень, какая бывает ночью только в горах и только осенью. Не было слышно ни собачьего лая, ни мычанья телка, ни людского голоса. Лишь тягуче и сонно шумел перекат - мимо станицы протекала Кубань. Мужчина отдышался и начал взламывать кровлю, сильными руками рвал жёсткую солому, пахнущую прелью и застаревшей пылью. Работал усердно, и наконец-то пальцы коснулись сухого шершавого дерева - стропил. Задыхаясь, мужчина припал ухом к разрытому месту. Тишина. «Спит… Это хорошо, ежели спит, - думал он, с трудом сдерживая дыхание. - Только бы не разбудить, только бы не спугнуть…»

Он снял кубанку, полой пиджака вытер мокрое горячее лицо, подобрал упавший на глаза влажный чуб и, желая окончательно успокоиться, полежал ещё. Ему не терпелось побыстрее пролезть сквозь крышу, и он ещё с большим старанием принялся за дело. Каблуками сапог пробил небольшую - лишь бы можно было пролезть - дыру и, крепко держась за стропило, опустился. Некоторое время висел на жилистых сильных руках, не решался прыгать, и ему казалось, что вот-вот кто-то схватит за ноги. Одолевал страх, и мужчина, не зная, как ему поступить, вытянулся и тут же носками коснулся пола.

Постоял, стараясь не дышать и не шевелиться. В клуне было ещё темнее - воистину хоть глаз выколи! Затем он осторожно сделал два шага в ту сторону, где, как ему казалось, должна была стоять кровать Васёны. Остановился и прислушался. Тихо. «Хорошо бы подойти неожиданно, обнять её сонную, да и сказать ей всё, что скопилось на душе, - думал он. - Вот, Васёна, и пришёл, спустился, как ангел с неба. Обещал же навестить твоё жилище… Жаль, что пришлось лезть сквозь крышу, двери-то ты надёжно заперла, не войти…»

Мужчина смело протянул руки, словно бы желая раздвинуть ими темноту, и сделал ещё два шага. И вдруг что-то упругое, жёсткое со свистом полоснуло его по лицу. Удар был таким точным и таким сильным, что мужчина повалился навзничь и ударился затылком то ли о корыто, то ли о бочку. Ладонями он закрыл лицо, чувствуя на глазах и на пальцах липкую кровь. Мимо него кто-то прошмыгнул, загремел, открываясь, засов, резко, как выстрел над ухом, хлопнула дверь. В ту же секунду всё вдруг стихло, будто ничего и не происходило, и всё так же неумолчно и сонно вблизи шумела Кубань. Мужчина поднялся и, пошатываясь, вышел из клуни и направился к берегу. Издали услышал резкий, непрерывный стук в окно, дребезжание стекла и истошный голос Васёны:

- Мама! Мама! Открой, мама!

Спросонья Зоя не могла понять, кто её звал и зачем звал. Она вскочила с постели, зажгла свет, открыла дверь и, увидев плакавшую, босую, в ночной сорочке и с растрёпанной косой дочку, всплеснула руками и простонала:

- Ой, господи! Ой, Васёна! Ой, что случилось, доченька?!

Васёна повалилась на кушетку и залилась слезами.

- Ну чего плачешь-то, девонька моя? - обнимая вздрагивающие плечи дочери, спрашивала мать. - Кто тебя напугал? Кто обидел? Да скажи хоть одно слово!

- Он, он, - глотая слёзы и не поднимая головы, говорила Васёна. - Он залез в клуню…

- Кто залез? - допытывалась мать. - Да говори же толком, кто «он»?

- Твой Фёдор…

- Да ты что, Васёна? - Зоя перекрестилась. - Не, не! Не верю! - Она побледнела и, не в силах удержаться на вдруг ослабевших ногах, присела на кушетку. - Да и как же такому можно поверить? Ить Фёдор ещё перед вечером уехал в рейс и обещался вернуться только завтра ночью. Откуда же он взялся? И как мог залезть в клуню?

- Как? - Васёна посмотрела на мать заплаканными глазами. - Крышу разрыл, проклятый боров, и залез…

- Да тебе это привиделось, - говорила Зоя. - И зачем ему туда залезать? Об этом ты подумала? Зачем ему разрывать крышу? Да ну тебя, ты шуткуешь… Чем крик поднимать, надобно подумать: зачем ему разрывать крышу и пролезать сквозь неё?

- Известно зачем.

- Ох, не мели, Василиса, всякую ерунду, не греши!

- Я говорю правду.

- Какая же это правда? - с видимым спокойствием спросила Зоя, вставая. - Ну хорошо, зараз сама проверю, узнаю твою правду.

Она проворно обулась, на голову накинула полушалок, взяла коробок спичек и побежала в клуню. Через некоторое время вернулась и, наигранно улыбаясь, сказала:

- Ну вот, проверила, осмотрела. Пусто в клуне. Доченька, тебе, мабудь, привиделось. Али приснилось. Бывает.

- Как же такое может привидеться или присниться? - Васёна всхлипывала. - А дырку в крыше видела? Откуда она взялась, дырка-то? Тоже скажешь, сон или привидение?

- Может, кто другой разломал крышу, но только не Федя, - уверенно заявила Зоя. - Нет, не Федя! Он же в рейсе. Как он, находясь в рейсе, мог разорвать крышу? Смешно! Я обшарила всю клуню и никого там не нашла.

- Верёвку случаем не увидела, ту, какой и полоснула по противной его морде?

- Значит, ты ударила того, кто залез, бечевой? - спросила Зоя. - И ты уверена, что ударила Фёдора? Он что, сам тебе сказал, кто он? Как ты в темноте узнала, что это был именно Фёдор?

- Узнала, и всё.

- Ну вот что, Василиса, - не желая продолжать разговор, строго сказала Зоя. - Тебе надо кончать с ночеваньем в клуне. Довольно! Хватит! Не забывай, ты уже девушка, а девушке сподручнее всего спать в хате. Спокойно и безопасно. Зараз же пойдём и перенесём постель.

- Утром сама перенесу.

«А что, ежели и в самом деле у неё был Фёдор? - мелькнула у Зои страшная догадка, и в груди тотчас похолодело, появилась тупая пугающая боль. - А что, ежели Васёна говорит правду? Ежели это он, мой Федя, полез в клуню? И к кому полез, сатанюка? Да что же это такое творится на свете? Как же он посмел? Да что это я, с ума схожу… Нет, нет, не Федя, не он. Федя же в отъезде. - Чувствуя слабость во всём теле, она легла в постель, прикрыла лицо одеялом. - А может, это начинает сбываться моё давнее опасение? Отворачивается Фёдор от меня. То заявился, красавец, на своих «Жигулях», увлёк, отбил от мужа, а теперь уже начал ухлёстывать за другой. И за кем же? За моей же дочкой. Ах подлюка, ах кобелюка. Выходит, для него я уже не гожусь. Подавай ему, красавчику, молодую да свежую. Выходит, права была сестра Надя, когда говорила, что никакой любви у меня с Фёдором нет и не будет… Да что это я, ненормальная? Ить Федя в рейсе…»

- Мама, я полежу возле тебя, - сказала Васёна. - Всё одно уснуть уже не смогу.

- Ложись, доченька, полежи…

Ах, как же давно Васёна не просилась под материнский бок. Кажется, ещё с той памятной поры, когда в доме появился Фёдор. Тогда Васёна, пятнадцатилетняя школьница, стала дичиться матери, была с нею неласкова, молчалива. Думая сейчас о своём, горьком, Зоя никак не ждала, что Васёна попросится к ней в постель. Ласково, как бывало и раньше, укрыла её одеялом, потушила свет, обняла, как обнимала когда-то, и вдруг удивилась: так вот оно что, возле неё лежала не девочка, а женщина, словно бы младшая Зоина сестра. Ей стало и радостно и страшно.

«Милая моя, какая же ты стала большая, - думала Зоя, а мысли её снова обращались к Фёдору. - Ах, Федя, Федя, да неужели это ты разорвал крышу? Как же тебе не стыдно? И как же ты посмел забраться в клуню к Васёне? Да нет же, нет! Что это я, дура, такое думаю? Это не Федя. Быть того не может. Фёдора нет в станице. А кто же? Наверное, какой-нибудь станичный парубок. Мало ли их… А перепуганной Васёне показалось, будто это был Фёдор. Вот загадка: почему?»

Чтобы не думать о Фёдоре, она прикоснулась губами к маленькому тёплому уху Васёны и шёпотом спросила:

- Доченька, а как у тебя с Иваном? Пишет?

- Мама, не надо об этом, - ответила Васёна. - Лучше скажи, если знаешь… Скажи, как жить на свете?

- Господь с тобой, ты о чём?

- О том, как жить на свете. Скажи, если знаешь.

«Вот так новость, - подумала Зоя. - Как жить на свете? Разве я знаю, как? Да и, признаться, не ждала такого вопроса. И зачем ей знать об этом?»

- Как надо жить на свете? - нарочито ласково и весело спросила она. - Тю, дурочка! Что тут такого непонятного? Живи, как живут все люди. К примеру, как живут наши соседи или твои подружки… Что тут непонятного?

- Я не о том, мама. Не о соседях и не о подружках.

- Так о чём же? Не понимаю.

- О том, мама, как жить мне! Вот об этом я часто думаю.

- Нечего об этом думать, нечего. Да и зачем думать?

- И не хотелось бы, а думки сами лезут в голову.

- Напрасно.

- Почему же, мама? Мне пошёл уже девятнадцатый, - говорила Васёна чуть слышным голосом. - А кто я и что я значу в жизни? Никто и ничего. В институт не поступила - провалилась. Чересчур много нас туда приехало. Всё одно кому-то надо было возвращаться домой - всех принять не смогли. Вот и я вернулась в станицу и всё думаю: как же мне жить? Читать, писать, думать научила школа, спасибо ей. А кто же научит жить? Кто?

- А! Так ты, доченька, вот о чём печалишься? - всё так же весело спросила мать, а в голове у неё: «Да нет же, не верю, не Федя был в клуне, нет». - Доченька, зараз многие остаются в станице, и ничего - живут, работают. Советую тебе: иди на птицекомплекс, становись к бройлерам, рядом со мной. Сперва будешь у меня ученицей, а потом, со временем, выйдешь и в мастера - и заживёшь не хуже других. Согласна, а?

Васёна не ответила. Уткнулась в подушку и молчала.

У Зои своё на уме: «А что, ежели это он, Фёдор, пробуравил крышу? - думала она, чувствуя в груди противный холодок. - Нет же, нет, не он, нет, не он был в клуне. Я же всё осмотрела, всё проверила. Но чего, скажи, лезут в голову дурные думки? Федя зараз в рейсе, далеко отсюда, может, едет себе по дороге, а я тут кляну его…»

- Можно было бы, мама, пойти и на птицекомплекс, работы я не боюсь, - совсем тихо и грустно сказала Васёна. - И научилась бы выращивать бройлеров - наука-то нехитрая.

- Так и приходи, - сказала мать. - И просись прямо в наш цех. Тебя там с радостью встретят.

- И в ваш цех можно было бы попроситься, - всё так же тихо и так же грустно говорила Васёна. - Да вот беда, не могу я оставаться в станице. Нельзя мне дальше жить в своей хате…

- Это почему же нельзя? - удивилась Зоя. - То было можно, а зараз нельзя. Почему?

- После того, что случилось в клуне…

- А что там случилось? - быстро спросила мать. - Говори, говори, что случилось в клуне? От матери ничего не утаивай.

- Нечего мне от тебя утаивать. Ты же всё знаешь.

- А что я знаю? Ничего не знаю. - Зоя помолчала, хотела успокоиться, а боль в груди давила, щемила. - Не поступила в институт - ну и что ж, не всем быть учёными. Кому-то надо и бройлеров выращивать. Я, к примеру, семилетку не окончила, всю жизнь имею дело с птицей, и ничего, живу хорошо, при достатке. И ещё скажу: девушка ты красивая, а красивые, по себе сужу, в девках не засиживаются. Найдётся муженёк по сердцу. Может, за Ивана выйдешь замуж…

- Мама, не надо об Иване, - ответила Васёна. - Иван далеко, аж в Барнауле, а я в станице.

- Пишет Иван?

- Пишет, и часто.

Васёна отвернулась от матери, заплакала и умолкла.

Эх, Зоя, Зоя, какая же ты мать, ничего-то в жизни не смыслишь. Ведь Васёна не могла сказать, как ей больно и как невыносимо тяжело видеть свою мать рядом с ненавистным мужчиной. Обидное это чувство застарело, очерствело, и избавиться от него Васёна уже не смогла. И ещё: стыдно было сказать матери, что Фёдор не только пристаёт, а называет своей дочкой и лезет обниматься. Она злится, а он наигранно усмехается и смотрит на неё своими бесстыжими глазами. Не в силах была Васёна заговорить и о том, как вчера Фёдор остановил её перед калиткой и спросил:

- Ну как, милая доченька, спится в клуне? Небось одной страшновато?

Васёна отвернулась, хотела пройти в калитку. Фёдор преградил дорогу.

- Не дичись, дочка, не пугайся. Я же добра тебе желаю. И по причине этой своей природной доброты приду к тебе ночью, чтоб самолично, на правах отца, проверить твоё жильё. А то, боюсь, перепугаешься, ночуя в одиночестве. Не прогонишь отца, а?

- Какой же ты отец?

- Ну, извиняюсь, отчим. Почти одно и то же.

- Пусти! Дай пройти! - крикнула Васёна. - И в клуню, слышишь, не заявляйся!

- Батюшки, какая грозная! Это почему же не заявляйся? А я возьму и приду.

- Только сунься!

- И что же будет?

- А тогда увидишь.

- Васёна, какие у тебя колючие глаза. Вот такая, неприступная, нравишься мне ещё больше.

- Уйди с дороги!

Васёна так покосилась на Фёдора, что тот отступил, и она прошла во двор.

- Обязательно приду, так что дверь на засов не закрывай, - вслед сказал Фёдор. - Но ежели закроешь дверь - ничего, в щель пролезу!