Позднее раскаяние

Раньше Зина больше всего боялась телеграмм. Нет, не тех, расцвеченных тюльпанами и розами с поздравлениями и пожеланиями, которые вручал улыбающийся почтальон, а внезапных, особенно ночных. Страх появился, когда пришли три телеграммы одна за другой. В одной сообщалось, что парализовало бабушку, другая извещала о смерти тети, в третьей говорилось, что попал в автомобильную катастрофу брат.Сейчас в эпоху сотовых телефонов Зина стала бояться ночных звонков. Даже, когда кто-то ошибался номером, ее всю трясло, сердце билось так, что отдавало в горле.

Причина для тревоги была: все чаще жаловался на нездоровье 83-летний отец, которого Зина бесконечно любила. Путь из Новосибирска в ставропольский хуторок, где жили родители, был неблизкий, но все же Зина вырывалась навестить хатенку, утопающую в душистой сирени. Вот только последние годы приехать не получалось: то сверхурочная работа, то защищала кандидатскую диссертацию, то у дочери поступление в институт, то поехала лечить колени в Белокуриху Алтайского края. А желанная встреча с отцом и с хлопотуньей-мамой все откладывалась.

Вот и пришлось после ночного звонка матери рыдать на похоронах отца. Зина была сама не своя от отчаяния и горя. В голове раненой птицей билась одна мысль: «Почему я все не бросила и не приехала?»Так хотелось о многом спросить отца, поговорить по душам, заглянуть в его глаза, прижаться к груди, почувствовать родной запах скошенного сена и табака-самосада.Зина тихонько приоткрыла дверь в комнату отца. Здесь пахло высушенными травами. Они висели, собранные в аккуратные венички и перевязанные красными тесемками. Зверобой, душица, иван-чай, полевой хвощ, шалфей, мелисса, котовник... Разные сорта мяты: перечная, лимонная, ледяная, церковная. Она с детства любила эти запахи. Отец всегда заваривал душистый чай с этими травами. А еще любил кипятить черенки черной смородины. Чай из них получался отменного вкуса.На полках стояли стеклянные банки с ромашкой, календулой, липовым цветом, корнями солодки, лопуха и девясила. Отец был большим знатоком народной медицины.На вбитых в стену гвоздях были развешаны мастерски изготовленные веники для бани из листьев дуба и березы. К основанию каждого был привязан маленький веничек из чабреца - отец знал толк в русской бане.На стене сиротливо висело охотничье ружье, в углу стояли кирзовые сапоги. Тут же, на гвозде висели патронташ, видавшая виды кожаная куртка и потертый отцовский треух. На деревянной скамье были расставлены чучела птиц. Их делал для отца его закадычный друг Мироныч, тоже заядлый охотник.

Кнопками к стене были приколоты две фотографии. На одной отец был снят в тот момент, когда возвращался с охоты, увешанный перепелами. Ухо шапки смешно свисало, но лицо отца сияло от счастья. Высокий, поджарый, устремленный вперед, овеваемый ветром, он был прекрасен.

Как она любила его! И ни разу не сказала ему об этом при жизни...На другом снимке усталый и серьезный отец демонстрировал фотографу пойманного сома, хвост которого волочился по земле. Эта фотография была напечатана в журнале «Огонек» и была даже удостоена премии на фотоконкурсе.Зина вспомнила, как отец рассказывал о первых рыбацких опытах. Кажется, она и сейчас слышала его глуховатый голос:- Сестра купила мне удочку за 30 копеек и за 24 копейки пластмассовую рыбку, на которой была намотана леска с грузиком и маленьким крючком. Я накопал спичечный коробок червей, пошел на речку. Стал закидывать удочку, зацепился за штаны. Крючок разогнулся. Я с ревом пошел домой, нашел гвоздь, согнул его, но черви с такого крючка соскальзывали. Один парнишка пожалел меня, дал крючок и груз. Я поймал три пескаря, положил в банку, принес домой. Какой же гордый и счастливый я был тогда!

Зина вздохнула. Перед глазами все годы стояла картина: отец усаживал их с братом на колени, ее - на одно, брата - на другое. И при этом рассказывал забавные истории из жизни.На старинном комоде стояли четыре гармоники. Зина знала: самая старая досталась отцу от прадеда.Отец любил заливистые переборы гармоники. Он пел и играл всю жизнь, выступал на праздниках и фестивалях. А однажды даже снимался в передаче «Играй, гармонь!» у Заволокина.Жалобно скрипнула дверца шкафа. Зинаида ахнула: на плечиках висели четыре атласные косоворотки. Они символизировали четыре возраста гармониста. Юный музыкант надевал розовую рубашку, расшитую колокольцами. Затем примерял кремовую, в рисунок которой были вплетены полевые цветы. Гармонист средних лет выступал в косоворотке зеленого цвета с ромашками и васильками. А в последние годы отец надевал бордовую косоворотку, расшитую кистями рябины.Каждая рубаха была произведением искусства. Вышивка была удивительной, даже с изнанки не было ни узелка. Косоворотки вышивала бабушка Зинаиды. Она была белошвейкой у богатых, строчила рубашки из тончайшего батиста, а за пяльцами душу отводила. Ее работы возили в Москву, выставляли в Кремле.

У Зинаиды было чувство, что отец здесь, рядом, среди благоухающих трав, горделивых селезней, таращащих стеклянные глаза, гармоник, кнопочек которых касались его чуткие пальцы.Но настоящие сокровища таились в ящике письменного стола. Это были неоконченные стихи, черновики и наброски. Многие листки пожелтели и выцвели, буквы расплылись. В этих листках жила душа отца.Зина бережно перебирала листочки.Слезы защипали глаза. Зина взглянула в окно. Кружевные облака были обожжены раскаленным за день солнцем. На небе бушевали оранжевые, красные, багряные всполохи заката. Где-то там, за этими облаками теперь мятущаяся душа отца. Наверное, он хотел открыть ее дочери, своей любимице. Только она опоздала на свидание.Почему мы всегда опаздываем? Даже тогда, когда нельзя опаздывать? Почему?..